Главная

Обратная связь

 
Предыдущая Следующая

Эта догадка молнией поразила меня.
Как уже говорилось, Лу и я, имели привычку скрывать эту процедуру друг от друга, даже когда были вместе. Нам хотелось делать вид, будто мы употребляем не так много героина, как было в действительности. Нет в мозге такой нездоровой причуды, которую бы не развивало употребление наркотиков.
А Мейзи, тем временем, распевала своим глубоким контральто одно из самых изысканных творений Верлена в английском переводе: "На приглушенных струнах".
- Calm in the twilight of the lofty boughs
Pierce we our love with silence as we drowse;
Melt we our souls, hearts, senses in this shrine,
Vague languor of arbutus and of pine!
- Half-close your eyes, your arms upon your breast;
Banish for ever every interest!
The cradling breeze shall woo us, soft and sweet,
Ruffling the waves of velvet at your feet.
- When solemn night of swart oaks shall prevail
Voice our despair, musical nightingale!
Утонченные образы, столь неуловимые, и все же столь конкретные, наполнили мой ум воспоминаниями о мечтах детства. С ними я припомнил возможности любви и мира. Все это было мне знакомо, знакомо в самой настойчивой и пленительной форме. Вот что предлагает природа; это чистое и экстатичное блаженство является прирожденным правом человечества. Однако я, вместо того, чтобы довольствоваться им, как оно есть, желал Искусственного Рая, и променял на него реальные небеса. В природе коварно очаровывает даже меланхолия. Я подумал о Китсе, посвятившем ей целую оду, и даже о "Меланхолии, превосходящей все разумное" Джеймса Томсона, которую он обожал и положил свое окровавленное сердце на ее алтарь. Верно сказал Верлен: "Вырази наше отчаянье словами, о музыкальный соловей!"
Но когда химическая субстанция заменяет натуральный стимул, наше отчаяние не пропоет никакой соловей. Даже крик грифа-стервятника не даст представления о нестройном и ужасном хрипе нашего отчаяния. Наши души были разодраны в клочья грязными рыболовными крючками, и их вопли лежали за пределами гаммы обычных мучений человеческой души.
Была ли все еще возможность вернуться? Или мы навсегда лишились права первородства, "за похлебку хуже той, которой давился Исав?"
Царь внимательно наблюдал за нами все время, пока Мейзи пела свою песню. Глаза Лу были полны слез. Они стекали по ее исхудалому, усталому лицу. Она не пыталась их утереть. Не знаю, чувствовала ли она их вовсе. Героин притупляет все физические ощущения, оставляя один едкий зуд, тупую нестерпимую потребность вернуться в бесформенное отупение, которое кажется вершиной благоденствия.
Но и у меня не было желания зарыдать; мне достались горькие и черные угрызения Иуды. Ведь я продал своего учителя, мою настоящую Волю за тридцать кусочков ядовитой меди, вымазанных ртутной слизью. И что я за них купил? - кровавый пустырь, где я мог только повеситься, так чтобы вылезли все мои кишки.

Предыдущая Следующая